Неточные совпадения
— Где
дуре помнить? Что
баба знает? — с презрением сказал Захар.
А посади на место Юпитера какого-нибудь литератора или
дуру деревенскую
бабу — грому-то, грому-то что будет!
Последний сидел в своей комнате, не показываясь на крики сердитой
бабы, а на следующее утро опять появился на подоконнике с таинственным предметом под полой. Нам он объяснил во время одевания, что Петрик — скверный, скверный, скверный мальчишка. И мать у него подлая
баба… И что она
дура, а он, Уляницкий, «достанет себе другого мальчика, еще лучше». Он сердился, повторял слова, и его козлиная бородка вздрагивала очень выразительно.
—
Дура она, вот что надо сказать! Имела и силу над Кишкиным, да толку не хватило… Известно, баба-дура. Старичонка-то подсыпался к ней и так и этак, а она тут себя и оказала
дурой вполне. Ну много ли старику нужно? Одно любопытство осталось, а вреда никакого… Так нет, Марья сейчас на дыбы: «Да у меня муж, да я в законе, а не какая-нибудь приисковая гулеванка».
— Какие же
дуры бабы пойдут к тебе с покоса? — удивлялся Тит, разводя руками.
— Ну,
дура не
дура, а вас пускать не приказано, и ходить вам сюда нечего, — отвечала раздраженная
баба.
Пришедший врач объявил, что у Павла нервная горячка, и Симонов сам принялся ставить больному горчичники, обтирать его уксусом с вином, беспрестанно бранил помогавшую ему при этом жену свою, называя ее бабой-ротозейкой и
дурой необразованной.
— Очень не мудрено… — произнес Павел. — Но как же не стыдно было покойному батюшке доверять себя какой-нибудь бабе-дуре.
Бубнова хоть и плутовка, хоть и злодейка, но баба-дура, как и все
бабы.
— Ну, батюшка,
дуры ведь мы: не знаем. Извини нас на том, — отвечала
баба и отошла.
— Всамотко нет ее там, убежала, видно,
дура, за грибами с другими
бабами, — доложил он.
— Наши дуры-бабы этого не разумеют… — объяснил Иван Дорофеев.
Всякая
дура,
баба деревенская не станет этого терпеть, и потому я не хочу с тобой больше жить.
— А та, которая с письмами… Раньше-то Агафон Павлыч у ней комнату снимал, ну, и обманул. Она вдова, живет на пенсии… Еще сама как-то приходила.
Дуры эти
бабы… Ну, чего лезет и людей смешит? Ошиблась и молчи… А я бы этому Фоме невероятному все глаза выцарапала. Вон каким сахаром к девушке-то подсыпался… Я ее тоже знаю: швейка. Дама-то на Васильевском острове живет, далеко к ней ходить, ну, а эта ближе…
— Ежели разобрать, так что я для вас, Василий Иваныч? Так, игрушка… Мало ли нашего брата, дур-баб. А оно все-таки как-то обидно… И ваше дело молодое, жить захотите… да. Оно уж все так на свете делается… Скучно вам со мной, ведь я вижу.
— Эк ее!.. Фу ты,
дура баба!.. Чего ж тебе еще? Сказал возьму, стало тому и быть… А я думал, и невесть что ей втемяшилось… Ступай…
— Перестань, старая
дура! — огрызался воевода. — Истинно сказано, што долог волос у
бабы, а ум короче воробьиного носу…
— Выпустить колодников! — приказал он. — А ты, отецкая дочь, лошадь-то не пугай у меня!
Дуры эти
бабы, прямо сказать. Ну, чего голосишь-то? Надень платок, глупая…
— Ты ее из дому-то вымани поскорее, — учил Мишка. — А там уж вся твоя будет… Известно,
дура баба!.. Сразу отмякла… Как ты придешь, так у ней уж весь дух подпирает.
Матрена. Да как же, батюшко, не исправить. Коли бы нас,
дур,
баб не били да не учили, так что бы мы были! Ты вот хошь и гневаться на меня изволишь, а я прямо те скажу: на моих руках ты ее и не оставляй. Мне с ней не совладать: слов моих бранных она не слушает, бить мне ее силушки не хватает, значит, и осталось одно: послать ее к черту-дьяволу.
Булычов. А
баба —
дура, так ему от этой
бабы детей иметь неохота.
Булычов. Отрекся — а? За что? За то, что я деньги любил,
баб люблю, на сестре твоей,
дуре, из-за денег женился, любовником твоим был, за это отрекся? Эх ты… ворона полоротая! Каркаешь, а — без смысла!
Это разозлило его. Вот нашла место смешкам,
дура! И до чего они подлы, эти
бабы! Но сказать ей он ничего не успел: поймав его сердитый взгляд, Матрёна быстро ушла в женское отделение.
Раз он встретился с
бабой, которая рыдала впричет, и спросил ее своим басом: «Чего,
дура, ревешь?»
Баба сначала испугалась, а потом рассказала, что у нее изловили сына и завтра ведут его в рекрутский прием.
— Всем он вас, Виктор Павлыч, погубит, решительно всем; навек не человеком сделает, каким уж вы и были: припомните хорошенько, так, может быть, и самим совестно будет! Что смеетесь-то, как над
дурой! Вам весело, я это знаю, — целоваться, я думаю, будете по вашим закоулкам с этими погаными актрисами. По три дня без куска хлеба сидела от вашего поведения. Никогда прежде не думала получить этого. —
Бабы деревенские, и те этаких неприятностей не имеют!
— «
Дура, говорит, ты,
баба: работник будет тебе отяготителен, да и мне не к рукам: запашку, говорит, я здесь делаю больше ленную, а со льном, сама ты знаешь, мужику не возиться; с дочки твоей я лишнего не спрошу: что поработает, то и ладно».
Это хоть бы и с другими приключалось тоже от маткиных нехороших слов; а мы, дуры-бабы, будто по-опасимся?
— Знаю теперь, догадался! — вскликнул Патап Максимыч. —
Дура баба,
дура!.. На Петров день у сестры мы гостили, там узнали, что она тайком из скита с ним поехала… Неужели пошла за него?
— А мне угодно сказать тебе, что ты
дура! Как есть дура-баба несуразая! Ведь пойми, голова, что я тебе за этот самый твой пашквиль не то что тысячу, а десяти, пятнадцати тысяч не пожалел бы!.. Да чего тут пятнадцать! И все бы двадцать пять отдал! И за тем не постоял бы, кабы дело вкрутую пошло! Вот лопни глаза мои, чтоб и с места с этого не сойти, когда лгу… А потому что как есть ты
дура, не умел пользоваться, так будет с тебя и двух с половиною сотенек. Вот ты и упустил всю фортуну свою! Упусти-ил!
— Какая подлость? Никакой я тут подлости не вижу. Вольно же мужчине делать глупость — жениться, — к
бабе в батраки идти; а женщины
дуры были бы, если б от этого счастья отказывались. В чем же тут подлость? Это принятие подданства, и ничего больше.
— Собака, нет; она не кусается, не поважена. Вот корова буренка… Тпружи, тпружи,
дура! тпружи! — закричала
баба, махая дитятей и курами.
— Черт их знает: он говорит: «не ровен час». Случай, говорит, где-то был, что
бабы убили приказчика, который им попался навстречу: эти
дуры думают, что «коровья смерть» прикидывается мужчиной. Вот вы, любезный Светозар Владенович, как специалист по этой части… Ага! да он спит.
— Вот история, скажи на милость, — пробормотал он усмехаясь. — Приходила сейчас, Семен Эрастыч, сюда
баба, прачка Аксинья. Положила,
дура, своего ребенка на крыльце, на улице, и покуда тут у меня сидела, кто-то взял да и унес ребенка… Вот оказия!
— Батюшка, да нешто не жалеем? Уж так-то жалеем! Да что ж поделаешь? Нельзя нам ее в чужой дом отдать, — что с хозяйством станется? Дуры-то мы,
дуры, силы мужичьей у нас нету, а не обойдешься без нас в хозяйстве, нужно, чтоб
баба была. А от меня, милый, пользы никакой нет, уж второй год лежу… Старик и то иной раз заругается: «Когда ты сдохнешь?» Известно, наше дело христьянское, рабочее, Только хлеб задаром жуешь.
— Бить тебя,
баба, да некому, — сказал он. — Отчего ты раньше его не приводила? Рука-то ведь пропащая! Гляди-кась,
дура, ведь это сустав болит!
— Дурак ты, Степа, и больше ничего. И все это ты врешь. Если б я захотела, я бы тебя непременно влюбила в себя. Ты что думаешь: одни только, как вы изволите выражаться, интеллигентные качества привлекают вашего брата? Как бы не так! Вот ты учишься, учишься, а потом и втюрился в какую-нибудь
дуру, немецкую кухарку или другую простую женщину. Да, мой друг. А кто в деревне засядет: какой бы умный человек ни был, а кончит тем, что свяжется с крестьянской
бабой и сочетается с ней законным браком.
— Жена,
баба,
дура, хозяйка! — тревожно позвал Агафью, приотворивши дверь в светлицу, Савелий и перервал этим ее рассказ.
— Жена,
баба,
дура, хозяйка! — тревожно позвал Агафью, приоткрыв дверь в светлицу, Савелий и прервал этим ее рассказ.
«Ох, как бы я разделалась с ним, кабы подыскался мне подходящий человек… Уж укокошила бы его, пострела… Сняла бы с шеи своей петлю… Поделом дуре-бабе, сама на себя ее накинула…» — думала она по адресу Кузьмы Терентьева.
— Известно,
баба… волос дорог, а ум короток. Не дело безумной потакать, мертвого младенца столько дней не прибранного держать… Наедет кто-нибудь из властей… Ох, как достанется… А кому?.. Все мне же, а не
бабе…
Баба что…
дура… для нее закон не писан… а моя так совсем об двух ярусах… Сегодня же отниму у ней трупик и отвезу к отцу в имение. Пусть хоронит, как знает…
— Ну вот, понесла околесную, и видно сейчас, что ты
баба, да еще
дура… В Петербурге у нее родственники такие, что и не такому как мне шею сломят…
Ухаживаний Павел Петрович за Марфой Силантьевной, увенчавшихся полным успехом, и нежных сцен со стороны последней на мотив вопросов: «И за что ты меня дуру-бабу любишь?» Я описывать не стану. Скажу лишь, что со свадьбой поспешили. Она совершилась более чем скромно в присутствии лишь необходимых свидетелей-товарищей Маслобойникова, немало подтрунивших над приятелем и немало подивившихся его странному выбору.
— Да какая же беда могла стрястись над ней?
Дура ты,
дура… — раздражались утешавшие
бабы.
— Мы можем тут с тобой обстряпать хорошее дельце. — заметил Талицкий. — Эта идеальная
дура Хомутова графу совсем не под пару, он, слышно, любит бойких
баб. Теперь, конечно, в ней ему нравится ее наивность, но помяни мое слово, она ему скоро надоест, тебе бы самый раз быть графиней Аракчеевой… чай, не отказалась бы…
— Нашу сестру, бабу-дуру, долго ли оплести, — заметила она как бы в оправдание порыва своего увлечения, — лаской из нашей сестры веревки вить можно.
— Ты улыбаешься. Это мы знаем. Ты со мной, с
бабой, спорить не хочешь, — сказала она весело и ласково и так тонко, умно глядя на брата, как нельзя было ожидать от ее старческого, с крупными чертами лица. — Да не соспоришь, дружок. Ведь седьмой десяток доживаю. Тоже не
дурой прожила, кое-что видела и поняла. Книжек ваших не читала, да и читать не буду. В книжках вздор!
Одно можно сказать в утешение: Анисья хоть и плакала тогда и просилась с нами, но нисколько не обиделась, что ее не взяли, и никогда никого из нас не упрекает.
Дура баба.
«
Дура баба: так я тебе и стану верить! — дай женюсь, — я тебя и на шаг от себя не отпущу».